На коротком временном промежутке, совершенно закономерный стресс вызван заменой планомерного уклада работающего человека состоянием неопределённости. Ситуация усугубляется, когда у человека существуют некие обязательства, семейные или долговые, как раз связанные с планомерностью уклада. Следствием этого, является сопротивление любым подобным изменениям, касающихся собственного рабочего места. Ценность текущего рабочего места, в таких условиях становится выше той ценности, которую предлагает оптимизация общества в виде снижения цен на блага. Такая реакция работника абсолютно логична, ввиду переноса издержек по поиску новой работы на него.
Те, кто часто меняет работу, не так боятся изменений в отличие от тех, кто это делает редко. Им непонятно почему люди готовы утраивать беспорядки, рисковать жизнью и свободой, ради какого-то рабочего места. При этом, издержки связанные с сохранением неэффективного рабочего места для консервативной части общества, будут оплачивать именно коммуникабельные, меняющие свою занятость легко. Таким образом, в системе, где главенствуют привилегии для устоявшихся неэффективных рабочих мест, развитие замедляется настолько, насколько это возможно. Ресурсы уходят не на развитие и прогресс, а на субсидирование растущей номенклатуры ненужных обществу рабочих мест. Так было при средневековых цехах, так происходит и в странах победившей социал-демократии, вроде Греции.
Хорошей новостью является то, что процент людей широкого профиля (имеется в виду не масса тела) и высокой степени коммуникабельности, относительно людей полностью специализированных, увеличивается. Это означает, что демократические институты не являются настолько безнадёжными, какими их сегодня представляют. Лоббизм протекционизма профсоюзами в его современном виде, неизбежно будет убывать. После того как в странах запада произошла промышленная революция, вопреки заветам социалистов, доля пролетариата (занятости в промышленности) начала сокращаться, но только не сея безработицу и нищету у освободившейся рабочей силы, а напротив, порождая новую занятость и рост благосостояния при сохраняющемся проценте безработных.
Хватит ли такой новой занятости на всех? Её уже хватило. Уже сегодня большинство населения, не только запада, но и планеты, работает в сфере услуг, которая в общем-то ограничена только фантазией авторов, их порождающих. Причём, авторами являются не только богатые капиталисты, но и обычные люди, работающие сами на себя. Забирая одно рабочее место, машина в то же время освобождает финансовые ресурсы на рынке в виде остатков наличности, для создания другого, которое в свою очередь совсем необязательно должно быть местом для наёмника. Наёмный труд и занятость – это не одно и то же. Кто и когда решил, что основная масса работоспособного населения должны быть наёмниками? Ещё сто лет назад наёмники не были самой распространённой формой занятости. Если всё производство планеты будет автоматизировано, наёмники как и раньше не понадобятся. Результатом станет развитие туризма, инфраструктуры, индустрии развлечений, финансовых рынков, фриланса, аутсорсинга, моды, брендов и индивидуального дизайна, а весомую долю всего этого занимает малый бизнес. Устойчивый тренд мы наблюдаем уже сейчас, когда доход игрока компьютерной игры сопоставим с доходом лесопилки или типографии, не говоря уже о различных футболистах. Становится ясно, куда направлена вся ликвидность (в мир развлечений и выше по пирамиде Маслоу).
Взгляд на экономику труда представляет собой клубок ложных умозаключений, переплетенных между собой. Однако в его центре лежит одна главная ложь. Это предположение о том, что объем не сделанной работы в мире ограничен. Иногда его называют заблуждением «количества труда». Эта точка зрения состоит в том, что человечеству необходимо лишь ограниченное количество труда. Когда это количество будет превышено, то работы не останется, а значит, не будет и рабочих мест. Работы существует столько, сколько есть неосуществленных желаний. Поскольку желания человека безграничны, объем работы, требующей выполнения, тоже безграничен.
Уолтер Блок
Протекание занятости из сельского хозяйства в промышленность, а из промышленности в сферу услуг, происходило достаточно незаметно и доля безработицы оставалась стабильной всё это время в пределах 5%. За последнюю сотню лет сельское хозяйство не только утратило основную долю в экономической деятельности, но и стало мизерной её частью. Другое дело, что в данную сферу активно вмешивается государство, порождая действительные проблемы; устраивая перераспределение в отрасли теряющие ликвидность, кризисы, войны.
Что же не так с маленьким городом, который умирает вслед за закрытием единственного в нём завода? Можно списать возникающую безработицу на неразвитую инфраструктуру, государственное регулирование, консерватизм жителей периферии, но одно понятно совершенно точно – подобная проблема возникла именно из-за монополии занятости и, соответственно, искажая общее мнение местного населения о занятости как таковой. Завод становится Святым Граалем и практически «церковью», требующей защиты от чего угодно, во что бы то ни стало. В крупных городах такие образы представить достаточно сложно – крупный город способен без особых трудностей «переварить» работников закрытого завода достаточно быстро, предоставив им новую занятость.
Капитализм и здесь решает всё достаточно элегантно, сглаживая углы таким явлением как глобализация. В таких странах как Япония, совершенно нормальным явлением считается ездить на работу за несколько сотен километров, что уравновешивает зависимость от местных работодателей. В США пригороды простираются на площади, много превышающие сами города, соединяясь с ними автобанами. Сами интернет-технологии позволяют вести удалённую работу, используя уже преимущества маленького города, например в стоимости жилья, аренды. Там же где урбанизация завершилась, завершились и разговоры осуждающие глобализацию. Святой Грааль рабочего места растворяется сам по себе, остаётся лишь риторика популистов без фактических доказательств существования проблемы.
Два наиболее известных популистских лозунга; об импортном товаре – замещающем местного производителя, и о мигрантах – замещающих местного работника. Электоральные группы этих двух мифов очевидны; профсоюзы и националисты (люди консервативного склада ума). Сказать о том, что их доводы противоречивы – ничего не сказать. Более дешёвый импортный товар означает, что ресурсы, которые расходуются на производство собственного товара, расходуются нерационально и здесь под ресурсами подразумевается, в том числе рабочая сила.
В рыночной экономике зарплата рабочих может быть уменьшена без ущерба для её покупательной способности в связи с завозом импортного товара, который стоит дешевле. Если стоимость местного товара в связи с сокращением трудовых издержек так же снизится до сопоставимых цен с импортным, значит местный товар будет с ним как минимум конкурировать. Если рабочие начнут уходить с такой работы на другую, в виду того что там выше зарплата относительно их текущей зарплаты, значит производство на данном предприятии нерентабельно и является лишним «грузом» для экономики. Оба представленных сценария коррекции цен, дают увеличение покупательной способности работника, либо улучшения его условий труда (если работник оценивает старые условия как несоответствующие доходу) при полном сохранении общего уровня безработицы в экономике. Поразительно, но именно против этого выступает профсоюз. Всё дело в том, что истинный интерес профсоюза – демонстрировать свою полезность и получать за это взносы. Свободные же трудовые отношения, дискредитируют необходимость профсоюзов, так или иначе.
Поклонники национальной экономики, активного импортозамещения, ещё более непоследовательны. При желании сделать лучший в мире продукт, после чего им гордиться на протекающей волне патриотизма, всячески ограничивается производственная эффективность при его создании. Другими словами, если мы хотим создать лучший в мире трактор, после чего гордо называть его российским, мы должны использовать лучший в мире станок, лучшие в мире металлозаготовки, электронику, лакокрасочные материалы, что даст нам на выходе действительно конкурентоспособный продукт. При этом неважно, будет он экспортироваться или нет, главное то, что он будет использоваться для создания нового блага, в той же степени конкурентного (например пшеницы). Если же заставить использовать российский станок, российскую электронику, российскую лакокраску, то безусловно, на выходе у нас получится изделие явно уступающее по качеству другим производителям, которые использовали более высокий ассортимент комплектующих для достижение необходимых результатов качества. Отсюда у нас и убыточный завод и соответствующие проблемы с занятостью и низкой покупательной способностью системы в целом. В таких условиях устойчивый средний класс, основной генератор развития предпринимательства, образоваться не может.
Мигрант, в первую очередь как более дешёвый работник, для экономики является таким же инструментом демпинга цен как и дешёвый импортный товар. Если рассматривать его как «робота», то он в той же степени освобождает ресурсы в экономике для создания благ более высокого порядка; развлекательных образовательных учреждений и прочих сфер названных ранее. Являясь субъектом разделения труда, наличие мигрантов ничего, кроме взаимного дополнительного обогащения с местным населением, не создаёт. Распространён так же миф и о преступности среди мигрантов, в то время когда трудовые мигранты в среднем меньше нарушают закон, чем местное население. Трудовые мигранты выше оценивают риски, т.к. находятся в чужой стране, – и похоже настолько выше, что преступность, характерная для более бедных слоёв, нивелируется с запасом.
Легко обвинять правительство, которое своими действиями разоряет экономику, города, предприятия. В том числе ограничивая появление новой занятости поборами и бюрократией, или регулируя рынок труда. Однако во всех остальных случаях, динамика смены занятости – это необходимый и важный процесс развития всего общества и каждого человека в отдельности.
Автор: Kamendant